Урантия, как и большинство подобных священных текстов, наибольшее предпочтение отдаёт своей собственной религии, наделяя иудео-христианскую традицию важностью, намного превосходящей важность любой другой. Штокхаузен же не столь церковен. Хоры в «Возвращении Михаила домой» приветствуют Михаила как «Сына Божьего, Духа-Хранителя Человечества, Света, Гермеса-Христа, Тора-Донара». В более позднем интервью Штокхаузен говорит: «Этот Михаил вскоре распознаётся как эманация Михаила, известного с древнейших времён, который в германских языках зовётся Донаром, или Тором, Тотом — египтянами, Гермесом — греками, Юпитером — римлянами…» В древнейшей традиции, которая восходит к индийской, Михаил является Митрой, а среди евреев он — дух-хранитель целого народа, подобно тому, как он — фольклорный святой германцев.

На этих словах мы оставляем влияние Книги Урантии на Штокхаузена и приступаем к рассмотрению его мифов в более широком контексте. Для академического мифолога его синкретизм может иметь свои недостатки. Но Штокхаузен, подобно всем великим творцам, в большей степени, нежели мифолог или комментатор мифов, сам — мифотворец, собственноручно создающий мифы.

Фигура его Михаила — это, прежде всего, фигура демиурга, или некоего вспомогательного творца, ответственного за создание одной Вселенной посреди мириадов других. Во-вторых, он является аватаром, или божественной инкарнацией, добровольно принявшей человеческое рождение для того, чтобы преподнести Земле определённые дары, в данном случае через музыку. В-третьих, он — неполное существо, которому нужно открыть для себя, что такое человеческая жизнь. Инкарнация — цель и для него, и для Земли. Речь Михаила, завершающая оперу, охватывает всё это в нескольких словах:

«...Я стал человеком в один из дней мира, чтобы жить в неведении, лишь догадываясь о том, что есть ангел, ангел-творец, божество, БОГ Вселенной — словно ребёнок, вышедший из утробы человеческой матери, чтобы расти, учиться, стараться, по-детски открывая игры вместе со звуками, которые даже в их человеческой форме движут душами ангелов: вот что означает «ЧЕТВЕРГ» из «СВЕТА».»

В-четвёртых, Михаил — Всякий Мужчина (и Всякая Женщина). Это уже собственная интерпретация, основанная на том факте, что Штокхаузен использовал собственное детство в качестве модели для детства Михаила. Недружественные критики покушаются на этот образ как на раздутую композитором самоидентификацию с Христом. Но куда чаще он интерпретируется в контексте потенциальной божественности каждого человеческого существа — эта доктрина является общей для эзотерических сект. Христианский гностицизм, например, учит, что все мы имеем в себе божественную искру, что Христос — внутри нас, и что, если данную искру пробудить гнозисом, это позволяет нам «вернуться домой».

Фигура Люцифера столь же сложна. В одном своём аспекте он — восставший ангел иудео-христианской мифологии. В интервью 1980 г. Штокхаузен так объясняет мотивы восстания Люцифера: Он хотел независимости, самоуправления для обитаемых «под ним» планет. Его направляющая субордината — Сатана, которого можно назвать его премьер-министром. Так вот, эти двое и обусловили то восстание, к которому присоединилось большинство обитаемых планет, и мы до сих пор живём в этой ситуации.